Рассказы о войне. 2. Оккупация Севастополя.

35-я батарея

Мы ещё прятались в подвале, когда кто-то из соседей крикнул нам , что немцы уже в нашем дворе. Увидев кучу людей, выбравшихся из подвала, немцы удивились. Они попросили воды. Соседский мальчик Петя нырнул в подвал и вынес ковш с водой. Немец заставил его первым отхлебнуть воды, и только потом стал пить сам.
Немцы, войдя в Севастополь, сразу начали выискивать политработников и евреев, по слухам их расстреливали на стадионе (ныне «Чайка»).
Спустя неделю, немцы устроили запретную зону (примерно 1 км. от моря), вероятно опасаясь десантов и диверсантов. Линия проходила вдоль дороги, идущей в сторону бухты Стрелецкой. Зона охватывала район Карантина и Цыганской слободки. Операцию по изгнанию, оставшихся в живых, жителей, из зоны, они проделали стремительно, в течение одной ночи, сразу установив ограждение из колючей проволоки. Нас, детей, родители сонными, ночью вынесли на мусорную свалку, туда, где сейчас стоит Цирк. Чтобы спасти остатки домашнего скарба, родителям пришлось, рискуя жизнью, нырять несколько раз под колючую проволоку. Так мы лишились родного (хотя и разрушенного) очага. Говорят, что часть жителей, спустя какое-то время смогли вернуться в свои дома.

Начались наши скитания по городу, с перевозкой скарба на ручной тележке. Вначале перебрались в землянку к сестре отца, Нюре, на Туровку. Потом, кое-как разместились у них в доме.
Немцы давали пайки за сбор вторсырья. Из под развалин надо было доставать автопокрышки и мешковину.
Время было голодное. Ближе к морю стояла немецкая часть с полевой кухней. И я, когда стрелки часов сходились на цифре 12, подхватывал котелок и отправлялся туда. Немецкий повар, видя мои голодные глаза, плескал в мой котелок черпак чечевичной похлёбки, которая частично, выручала и взрослых.

Как-то, ночью, я сквозь сон слышал шёпот, спорящих родителей. На доводы мамы, отец говорил (как мне слышалось) – это «предметроска». Потом я узнал, что городские женщины, пешком добирались до окрестных татарских сёл, и на городские предметы (мыло, иголки, нитки, носильные вещи и пр.), выменивали овощи, фрукты и другие продукты. В это время особенно не хватало витаминов. Мама порывалась тоже выбраться в такой поход, а отец, естественно, боясь её отпускать в неизвестность, доказывал, что всё это «предмет роскоши». Всё-таки, мама выбралась в поход. Уже в селе, она от голода потеряла сознание. Её подобрали сердобольные селяне, устроили на ночлег, и затем она на мыло и свои портняжные припасы выменяла у них немного овощей и фруктов и благополучно вернулась домой.

Поскольку отец по своим знакомствам нашёл работу за вокзалом, то на улице Лабораторной (теперь ул. Подольцева) в доме №105, ему удалось снять для жилья сарай.
Через весь город, опять на ручной двухколёсной тележке, перевезли свой жалкий скарб на новое место.
Тётя Оля и тётя Фрося с детьми, не имея жилья и средств, к существованию, решили переехать к родственникам, в Мелитопольскую область. Мы пошли на вокзал их провожать. Отход поезда задержался, и нам пришлось пробираться домой во время комендантского часа, прячась от жандармов.

Спустя пару месяцев из дома № 97 (ныне № 119) по этой же улице семья татар Меединовых покидала Севастополь, и они предложили нам занять их дом, на правах аренды. Это был неожиданный подарок судьбы. Во дворе была хорошая палатка виноградника. Единственным недостатком, было то, что на всей улице, у этого дома был самый маленький двор, т.к. он располагался на самом выступе горы. Тем не менее, мы нормально разместились, со временем завели кур и коз. За домом в скале было вырублено неплохое бомбоубежище. Вход в него, прикрывали наклонные брёвна, с тем, чтобы в случае разрушения дома, можно было бы выбраться из убежища.
Напротив этого дома, на картофельном складе, за колючей проволокой, некоторое время располагался лагерь военнопленных (в большинстве, это были казахи и калмыки). Рацион их питания состоял из половины кружки отрубей, на холодной воде. В пищу шли кошки и собаки, которые попадали за колючку. Жителей, пытавшихся перебросить им, что-либо, из съестного – немцы отгоняли прикладами.

Немцы на работающих граждан (и, кажется на детей), давали пайки – в основном это были тефтели, из хамсы, размолотой вместе с головами и всеми потрохами.
У немцев мы видели консервированный хлеб. Шоколад у них был в круглых жестяных коробочках. Разок удалось его попробовать. Плавленый сыр у немцев был в тюбиках. Когда удавалось найти, выброшенный выжатый тюбик, я его вскрывал и выбирал оттуда крохи сыра.
Во время оккупации и первое время после освобождения, иногда перепадало дельфинье сало. Это промышляли дельфинов местные рыбаки. Привкус у этого блюда был очень неприятным, но голод не тётка и приходилось, по не многу это блюдо съедать.
Отец, как-то взял меня на засолзавод. Меня поразил резкий запах каустика, видимо немцы проводили дезинфекцию.

В 1943 году в нашей семье родилась девочка, Оля. Семью надо было кормить, и отец, с другими мужиками стал работать на картофельном складе. Поскольку отец имел, хоть какую-то грамотность, то его назначили кладовщиком.
Картошку привозили на доверху нагруженных, открытых грузовиках. Парни приспособились, перед въездом на склад, где машины притормаживали, цепляться за задний борт, и с помощью проволочных крючков сгребали картофелины, а потом собирали их в кюветах. Это было опасное занятие, но как-то проносило.
По какой-то причине, при немцах, в черте города, завелись лисы, которые среди белого дня гонялись за курами. Как-то мужики, сумели поймать и забить одну лису
В центре города стояли виселицы. Немцы особенно ненавидели краснофлотцев, «чёрную смерть», как они их называли. При малейшем подозрении, что это переодетый матрос (например, молодой человек во флотских «клешах»), его сразу приговаривали к повешению. В городе царил страшный террор, и виселицы не пустовали.

В 1943 году наша семья обработала небольшой участок земли, на Солдатском бугре (Красная горка), где посадили огород, к осени у нас появились свои овощи.
Рядом с нашим участком было подземное водохранилище и водокачка. А за ними располагалось очень большое кладбище немецких солдат. Ровными рядами стояли невысокие кресты, накрытые касками.
В городе осталось мало жилых домов (в основном, на окраинах), и поэтому немцы, практически постоянно, вселяли квартирантов.
Первыми нам подселили двух полувоенных шоферов с именами: Фриц и Ганс. Они снабжали армию сельхозпродуктами (как они их получали в сёлах, я не знаю), не забывали, при этом и про себя, регулярно отправляя домой, продуктовые посылки. Иногда они привозили яблоки и просили сварить из них подобие пюре. Мама, снимая кожуру с яблок, старалась шкурки срезать потолще, чтобы побаловать ими нас детей. Иногда нам перепадали и остатки яблочного пюре.

Сестра Маша часто болела, а вообще у неё были красные щеки и её укладывали в постель, а немцы панически боялись заразиться, поэтому иногда удавалось избежать подселений. Но немцы, видимо, заподозрили симуляцию, и однажды прислали врача, для установления истины. На наше счастье, в тот раз у сестры оказалась температура под 40 градусов. Мы избежали серьёзных неприятностей, а врач оставил для неё какие то таблетки.

Как-то к отцу зашёл крупный мужчина. Оказывается, они вместе прошли через ужасы мыса Херсонес и 35-й батареи. К сожалению, мы дети мало прислушивались к их воспоминаниям. Единственно, что запомнилось, так это часто повторяемое незнакомцем, словосочетание - «и так далее».

Немцы квартиранты (чаще это были офицеры), в основном, вели себя корректно. Запомнился один офицер с денщиком поляком. Какую бы оплошность этот слуга не допускал, он заявлял, «Вшистку едно война» - «Всё равно война»
Как-то, вселилось сразу с десяток югославов. Они сами рассказывали, что у них родные братья, зачастую, воюют в противоположных лагерях, кто за фашистов, а кто в партизанских отрядах.
Недалеко, одно время, была расквартирована чехословацкая воинская часть. У них с населением установились неплохие отношения. Играли в снежки с местными ребятами. Они иногда устраивали вечеринки с танцами, с местными молодыми женщинами. Затем они провожали женщин домой, защищая их перед жандармами, во время действия комендантского часа.
Из Севастополя чехов отправили в другое место на корабле, который в итоге был потоплен, и вся эта часть погибла. На скале, на Зелёной горке, во время оккупации, появился невысокий обелиск из цветного стекла, в память об этой части..
Румынские вояки не отличались стойкостью на фронте, но зато преуспевали, в воровстве. Попадались коробки, из под немецких сигарет, внутри которых появлялись карикатуры, на эту тему.
Венгерские войска, похоже, были наиболее верными и стойкими союзниками Гитлера. Наверное, сказалось то, что они долго находились в составе Австро-Венгрии.
Появились татарские добровольческие отряды, похоже, что они выполняли полицейские функции. В целом у татар с немцами были тёплые отношения, хотя и среди татар были, партизаны и герои войны.
Немцы конфисковали в Крыму отары овец и отправляли их морем в Германию, в сопровождении татар. Среди таких экспедиторов оказался и хороший знакомый отца, дядя Сулейман.

Осенью 1942 года немцы открыли школу (в школе №16 было гестапо, а ниже на квартал начались занятия), я пошёл в 1-й класс, а сестра во второй. Мой букварь, изданный немцами, изобиловал нравоучительными и религиозными рассказами.
На улице Лабораторное шоссе (ныне ул. Ревякина), как потом, мы узнали, действовала, подпольная организация. Василий Ревякин, интересный молодой человек, преподавал в школе химию и биологию. Я там его встречал. Как оказалось, он возглавлял подпольщиков. У них случился провал, их арестовали и, перед освобождением города, с ними зверски расправились.

Во дворе, рядом с музеем подполья, жил мой однокашник Павел Рыбаков (вернувшийся после войны, и, кстати, родич подпольщиков), а через дорогу напротив жил Павел Журавлёв, его школьный друг.
Когда город освободили, мать Журавлёва сразу арестовали и посадили на 10 лет. Были слухи, что её наказали за выдачу подпольщиков. Но как мне рассказали недавно, она оказалась причастной к выдаче немцам, своих знакомых, по работе в штабе флота офицеров, оказавшихся в оккупации. Живший с бабушкой Павел Журавлёв, после 7-го класса, уехал к матери в Алма-Ату.

Наверное, осенью 1943 года (точное время я не назову), произошла колоссальная катастрофа в районе железнодорожного вокзала Севастополя, где скопилось много эшелонов с боеприпасами. Каким-то образом, всё это военное снаряжение, боеприпасы и подвижной состав взлетели на воздух. Фейерверк с разлетающимися в разные стороны и вверх снарядами, продолжался примерно от полуночи и до утра. Грохот стоял невероятный. Наше жилище находилось в километрах полутора от эпицентра инцидента, причём прямой видимости на вокзал не было, из-за извилистых, и высоких склонов Лабораторной балки, тем не менее, из наших окон, эта страшная картина была отчётливо видна и слышна. Это подтверждает громадные масштабы катастрофы. Даже спустя длительное время, вся территория вокзала, представляла собой, нагромождение искорёженных, сгоревших и разбросанных скелетов вагонов и паровозов. Урон немцам был нанесен колоссальный. Как пострадали жители склона Зелёной горки, Охотской улицы, Петровой слободки и нижней части Лабораторки, я могу только вообразить. Скорее всего, они попрятались в бомбоубежищах. Народ боялся после этого появляться на улицах из-за облав и зверства фашистов. Скорее всего, это была диверсия, но среди людей, озвучивалась невинная версия, что это мол, греющаяся у костров, румынская охрана, по неосторожности подожгла вагоны.
Трудно предположить, что это была случайность, но и организовать такую диверсию было тоже крайне непросто.
Несколько лет спустя, после войны, в газете «Слава Севастополя», была опубликована большая статья «Взрыв». В ней рассказывалось, что эта диверсия была организована (возможно, Крымскими) подпольщиками.

Немцы, в качестве транспорта, помимо автомобилей и вездеходов, широко использовали большие, высокие конные фуры, с механическими тормозами, и, со впряженными в них, огромными тяжеловозами «Першеронами» (как я наслышан, их родина, Бельгия).
Как-то в наш маленький двор завели на постой таких великанов, так они зубами поднимали деревянную крышу нашего сарая.
Под конец оккупации появились и простые телеги, с обычными лошадьми. Рассказывали, что немцы, при невозможности эвакуации, «Першеронов» были обязаны их расстреливать, а прочие лошади, при отступлении, оставались бесхозными. В моменты затишья, перед освобождением города, парни разъезжали на таких конях по улице, и предлагали их купить. Если такую лошадь убивал снаряд, то для окрестных жителей был праздник, можно было отхватить по куску конины.
Перед освобождением города, мужики согнали целый табун лошадей в остов большого картофелехранилища, чтобы передать их нашим.

Как-то, на нашей улице остановился пустой немецкий обоз. Видимо они отвозили снаряды на передовые рубежи и только что, вернулись назад. Кони и немцы расположились в окрестных дворах. Мы, несколько детей, метрах в ста от нашего двора, играли в жмурки около одной из немецких телег, которая стояла у ворот дома.. Первый же наш тяжёлый снаряд (как известно, при близком взрыве, предупредительного свиста летящего снаряда – не бывает) угодил во двор, около которого мы играли. Погибло несколько немцев, их лошадей и мирных жителей. После взрыва, я инстинктивно кинулся во двор, но навстречу мне летели камни и балки, тогда я развернулся и упал под телегу. Ещё я услыхал, как по металлическим листам ограды огорода, позади меня, прогремели осколки. Чудом я оказался невредим, подхватив своё колесо-погонялку, помчался домой, где меня ожидал нагоняй. После этого на нашу улицу обрушилось большое количество снарядов. Учитывая точность обстрела немецкого обоза, похоже, что это была заслуга корректировщика.
Из нашей группы, игравших детей, один юнец был ранен, а от девочки из пострадавшего двора, через трое суток, откопали только один туфель и кусочек платья. Видимо меня контузило и у меня появилось сильное заикание, которое в дальнейшем очень мешало учёбе и при выполнении ответственных служебных обязанностей. Со временем острая фаза заикания прошла, но при волнении, заминки случаются.
За непоседливость и частые отлучки из дому, в самые неподходящие моменты, отец грозился, по окончании войны, устроить мне основательную порку. К сожалению, он не дожил до окончания войны, и я остался, недовоспитанным.

Над нашим жильём, ниже улицы Пластунской (2-я линия Бомбор), наполовину утопающий в скале, располагался дом точильщика. Этот бородатый мужик, ходил с точильным станком, предлагая услуги по заточке ножей, ножниц и т.п. предметов. Видно, что он был «рукастый» и «головастый». Ниже дома, на бугре, он соорудил неплохой ветряк, видимо многоцелевого назначения. Другое дело, что он был страшный психопат, и часто гонялся с топором за своей женой.
Незадолго до освобождения города, я оказался невольным свидетелем его разговора с немецким офицером, недалеко от нашего жилья (на меня, малыша он не обращал внимания). Он уверял немца, что воевал за белых в качестве пулемётчика, и что он здорово разбирается в военном деле. Он расхваливал положение своего жилья и предлагал организовать у него во дворе пулемётное гнездо, для борьбы с наступающими, советскими войсками.
Зато, когда пришли наши, он громогласно доказывал, что геройски сражался за красных, и что у него мандат от самого Ленина на частную предпринимательскую деятельность.
Его поставили начальником охраны картофелехранилища, но после нескольких психопатических выходок с угрозами оружием, его быстро уволили.
Во время оккупации, существовала категория молодых женщин, которых называли «шоколадницами». Они якшались с немцами, но за это они несли только моральную ответственность.

Летом 1943 года, до нас докатились отзвуки страшной Курской битвы, когда в Крым, массово стали поступать раненные немецкие вояки.
К 1944-му году фронт уже прокатился мимо Перекопа, и хотя Гитлер требовал держаться насмерть за Крым и Севастополь, у немцев назревала паника и началась эвакуация части войск.
Ближе к весне немцы стали массово вывозить жителей Севастополя в Германию. Они устраивали оцепление целых районов, давали 1 час на сборы (с собой можно было взять только узелок с едой), и загоняли всех поголовно на «Болиндеры» (десантные баржи), которые доставляли народ до Констанцы, а потом по железной дороге, в Германию.
Таким образом, они решали сразу несколько задач. Во-первых, немцы остро нуждались в рабочей силе (в рабах), во-вторых, для успешного бегства, им требовался живой щит, от советских: авиации, кораблей и подводных лодок, состоящий из детей, женщин и стариков.. Была и чисто грабительская цель. Специальные команды, с автотранспортом, обшаривали покинутые дома и дворы и забирали всё, что могло представлять хоть какую-то ценность, включая домашний скарб, скотину и птицу.
В трюмы барж, через аппарель заходила военная техника и немцы, а на открытую палубу загоняли жителей Севастополя (кто не поместился в трюм). При появлении угрозы со стороны авиации или кораблей, немцы заставляли все цивильных подниматься на палубу, и размахивать белыми простынями. Я не знаю, сколько таких барж было потоплено, и были ли случаи, когда в нарушение приказа, наши воины отказывались их топить.
Я знаю немало примеров, когда наши люди, таким образом, попали в неволю. Вся семья сестры отца, тёти Нюры, из района Стрелецкой бухты, была доставлена в Рейх. Их выгнали из дома 3-го мая. Но видимо, баржи были потоплены. Их расположили на ночь в районе старого театра Луначарского. А 4-го мая их погрузили на 3 баржи, в районе Артбухты. На пути к Констанце, баржи были атакованы. Вторая баржа, где была семья Ефименко, не пострадала. С других выгружали убитых и раненных.

Мой однокурсник по техникуму, Виктор Никипелов, имел статус узника концлагерей, о чём я узнал случайно, уже после развала Союза. Хотя он, как и я, работал в ЦКБ «Коралл», а я даже не знал, что он севастополец. Оказывается его семью, жившую на Корабельной стороне, вывезли в Германию из Северной бухты в первые дни мая 1944 г..
Старый знакомый, а потом и работник ЦКБ «Коралл», Юрий Гузь (1938 г.р.), живший на склоне Зелёной горки, обращённом к вокзалу, рассказал, что их согнали к Южной бухте, в последний день, перед освобождением города. Его дед, постарался держаться с семьёй подальше от барж. В результате им не хватило места на транспортах, и их отпустили домой, но велели завтра снова прийти на погрузку. Транспорты, с немцами и народом ушли без них. А на другой день пришли освободители.
5-го мая 1944 года, весь район Лабораторной балки был оцеплен автоматчиками. По дворам пошли жандармы с собаками, и с переводчиком. Дали 1 час на сборы. С собой можно было взять только узелок с едой. «Шнель Шнель, Век Век» (быстрее вон). За это время успели только отварить немного яиц, и нас (родителей с детьми) выгнали из дома на улицу, где уже гнали толпу жителей с верхней части балки.
Нас под дулами автоматов погнали в сторону Южной бухты (вокзала). Когда нас довели до района вещевых складов (примерно пол километра до бухты), как вдруг появились наши самолёты, и началась бомбёжка. Мы и немцы попрятались по подвалам ближайших домов.
Когда самолёты улетели, свершилось настоящее чудо - нас отпустили по домам. Оказывается, наша авиация утопила транспорты прямо у причала. Видимо (как и в случае с «моим» снарядом), хорошо сработала наша разведка (а может быть и корректировщики), чтобы не было дилеммы у наших воинов «топить или не топить» транспорты с соотечественниками, в море. Интересно было бы узнать имена наших героев-спасителей.

Возвращаемся к своему жилью, а на пороге сталкиваемся с немцами, которые вытаскивают материну ножную швейную машинку «Зингер». Мать в слёзы, смотрите «киндеры», что вы делаете. Куда там - ноль внимания. Внизу стоит грузовик, на который грузят награбленное добро. Немцам осталось жить 4 дня, а они, как только выгнали жителей из домов, начали организованно растаскивать наиболее ценные вещи. У нас ещё увели всех коз. Кур переловить не смогли, потому, что они, полудикие, разлетелись, а стрелять они постеснялись, поскольку у нас квартировал немецкий офицер. Может это обстоятельство, спасло нас от полного разграбления дома.
Коз привязали на складе, и в соседних дворах, где квартировали немцы. Их никто не кормил и не доил, они жалобно мекали. Мама, рискуя жизнью, освободила коз, вернув наших кормилиц домой.
С нашей улицы было видно, как над Сапун-горой, каруселью кружат наши штурмовики. Дезертиры немцы рано утром, убегая рысцой с передовой, по пустынному шоссе, расспрашивали, где город Камышин. Имелась в виду, Камышовая бухта, где кроме камышей, тогда ничего не было.
Чтобы жители, не очень сопротивлялись вывозу в Германию, немцы запугивали нас, что вот мы, тыловики, люди смирные, а как придут суровые фронтовики, или какие-то казаки-калмыки, то всех вас вырежут.
Во время обстрелов и бомбёжек, к нам в убежище, забегали дезертирующие немцы-фронтовики, и вели себя они, чуя скорую гибель, очень смирно, только и твердили, «Гитлер капут».