День Победы.

Великая Отечественная война оставила свой шрам практически в каждой семье нашей страны. Эта одна из многих страниц нашей общей истории написана моим отцом – Криводедовым Виктором Ефимовичем. Я думаю, что все, кто занимается боевыми искусствами вправе гордиться своими отцами и дедами, настоящими Воинами! И особая гордость за мой родной Город-Воин, Город-Герой – Севастополь!

Моя семья, пять поколений в Севастополе.

Я, Криводедов Виктор Ефимович, родился в г. Севастополе 02.12.1935 года и пережил в нём все невзгоды.

Возрождение Севастополя, после неудачной Крымской войны, как главной базы Черноморского флота, по дипломатическим причинам затянулось на десятилетия.

Мой дед Криводедов Аким (Иоаким) Лазаревич обосновался в Севастополе в девяностые годы 19-го века, в период его возрождения. Он построил дом в районе Карантина, тогдашней окраины города. Рядом были: Загородная балка, являвшаяся городской мусорной свалкой, и городское кладбище. Далее были отдельные хутора и раскопки древнего Херсонеса Таврического.

Аким был сиротой, его родиной была – Курская губерния, Путивльский район, село Бурынь. Ныне это Сумская область Украины, а Бурынь стала районным центром. На родине его фамилия звучала, как «Криводед», там и сейчас живут его сородичи под такой фамилией.

Аким занимался торговлей сеном и во время своих поездок, облюбовал Севастополь. В начале века к нему присоединился брат Минай (Мина), купивший домик, неподалеку, на пригорке, на краю Цыганской слободки.

В конце века Аким женился на землячке Ульяне, по фамилии Пастёба. Дети у них появились не сразу, только в 1904 году родилась дочь Анна, (её чаще называли «Нюра»), затем в 1906 году родился мой будущий отец Ефим, а затем ещё три сына – Иван (1909), Дмитрий (1914) и Василий (1916).

К сожалению, семейное счастье Ульяны оказалось недолгим, в 1918 году дед Аким погиб от несчастного случая (его придавило телегой).

Как удалось бабушке Ульяне, в то смутное время, поставить на ноги пятерых малолетних детей, одному богу известно.

Сыновья бабушки Ульяны подрастали, и с раннего возраста начинали трудиться, помогая выжить семье. В таких условиях, они смогли получить только начальное образование. Больше всего забот, выпало на долю старшего сына – Ефима.

Выросшим сыновьям надо было заводить собственное жильё. Совместными усилиями, бывший сенной сарай перестроили в два отдельных помещения – для Ивана и Дмитрия. Под одной крышей (в отдельных комнатах) остались, бабушка Ульяна с Василием и Ефимом.

Моя будущая мама – Наталья Ивановна Матвиенко, 1913 г. рождения. родом была из Полтавской области, Пирятинского района, из деревни Деймановка.

Отец мамы был деревенским знахарем (по нынешним временам его, наверное, назвали бы, «экстрасенсом», т.к. он мог демонстрировать некие «чудеса»).

Кроме мамы была старшая дочь Елена и младшая дочь Екатерина. Однако, в недобрый час, с матерью семейства случилось несчастье. Она умерла во время родов.

В народе говорят, если в семье умер отец, то дети сироты – наполовину. Если же в семье умерла мать, то дети «круглые сироты». Отец собрался жениться, во второй раз, и это естественно. Но с тремя дочерьми сделать это было непросто. Поэтому, добиваясь руки симпатичной односельчанки, он пообещал, что от своих детей он постарается освободиться, как можно быстрей. Таким образом, появилась мачеха, со своим сыном.

Чтобы прокормиться, Наталья нашла работу в состоятельной семье, в качестве няньки. Были и унижения, и издевательства от подопечного дитяти. Так в нужде и прислугах, доросла до совершеннолетия.

В Джанкое объявили набор работниц, на птицеферму, создаваемую на окраине Севастополя, и Наталья, с большой охотой завербовалась на эту работу.

Ефиму, наследовавшему отцовский конный транспорт («линейку»), приходилось по делам бывать на Севастопольской птицеферме, где он встретился и познакомился с Натальей. Между ними возникла взаимная симпатия и дружба. Но злые языки пустили слух, что Ефим женат, и что у него есть дети.

Чтобы рассеять эти сплетни Ефим, после долгих уговоров, свозил Наталью к себе домой. Во дворе ходит сын Ивана – Ваня. Ефим Наталье, в шутку, говорит – вот это мой сын. После знакомства со всей большой семьёй, всё стало на свои места, и дружба была восстановлена.

Ефим сделал предложение руки и сердца Наталье и в 1930 году они сыграли свадьбу.

В 1932 году в семье родился сын, названный Васей. Но он прожил очень мало. В 1934 году родилась дочь Маша, а в 1935 году родился я – Виктор.

В семье ещё рождались: Толик, Анечка и Оля, но все они умерли в малолетстве.

В те трудные времена медицина была не на высоте, и выживали самые жизнестойкие, или наделённые счастливой судьбой.

Это фото малышей, возможно, стало нашим «оберегом», который помог мне с сестрой пережить все невзгоды, и здравствовать по нынешнее время

Года за два, до начала войны, три поколения большой семьи бабушки Ульяны, были запечатлены, в полном составе на одной фотографии.

Ужасная и безжалостная война погубила всех мужчин (сыновей и зятя) в семье Ульяны.

Перед войной она поехала на побывку, на родину, а когда, после освобождения Севастополя, вернулась на родное пепелище – застала в городе только нас с мамой. Остальных членов семьи, военный ураган разметал по свету.

Отец освоил профессию бондаря, и работал на флотском засол-заводе. Учитывая оборонное значение предприятия, с началом войны у работников завода была «броня» от мобилизации в армию. Когда положение Севастополя стало крайне тяжёлым, их определили на казарменное положение (домой не отпускали). Затем вообще их всех мобилизовали и одели в военную форму. Им пришлось с боями отходить вместе с армией к мысу Херсонес.

Отец прошёл через ужасы 35-й батареи и попал в плен. Мать кинулась разыскивать отца среди мёртвых и живых по лагерям военнопленных. Однажды брала с собой дочь Машу. Подойдя к какому-либо лагерю, она выкрикивала фамилию отца. Ей повезло, и в какой-то день она нашла мужа. Она кинулась на колючую проволоку и её чуть не застрелили.

Отцу повезло, потому что он под военной формой сохранил гражданскую одежду.

Военнопленных было так много, что гражданских лиц, немцы не стали удерживать, и через пару дней отец пришёл домой.

Как-то пришёл к отцу его товарищ по несчастью, тоже прошедший через 35-ю батарею. К сожалению, по малолетству мы не очень прислушивались к их воспоминаниям, и единственно, что запомнилось, это часто повторяемое гостем словосочетание «и так далее».

Когда город освободили, всех мужчин полевой военкомат мобилизовал в армию. Немецкая авиация совершила ночной массированный налёт на город, и в том числе разбомбила лагерь мобилизованных мужчин. Некоторые жители нашей улицы, воспользовавшись суматохой, разбежались по домам и избежали призыва.

Отец не стал рисковать, таким образом, и был отправлен на фронт. От него приходили фронтовые письма-треугольники. Бланки писем печатались с девизом: «Добьём фашистского зверя в его берлоге». Узнали, что он побывал в госпитале с ранением в руку.

Но потом связь оборвалась. Война кончилась, а об отце никаких известий. На письма матери, наконец, 1947 году, пришло письмо от начальника штаба полка, который сообщил, что 14 апреля 1945 года, отец был ранен и выбыл из части.

На все последующие запросы матери был один ответ – «Пропал без вести». Такая формулировка, с одной стороны, сохраняла призрачную надежду, а с другой стороны, была хуже похоронки, так как заключала, какие-то подозрения, что влияло на размер пенсии, для нас детей.

Двоюродный брат отца (сын Миная) – Яков, только один из близких наших родичей, мужчин, остался в живых, после войны. Однако тяжелейших испытаний для него и для его семьи, выпало с избытком.

Яков служил в бригаде торпедных катеров, что располагалась в Карантинной бухте, и принимал активнейшее участие в обороне Севастополя. Его жена Ася с дочерью Женей была эвакуирована морем в Новороссийск осенью 1941 года. Затем их перевезли в Гурьев, потом в Саратовскую область.

Когда Севастополь был сдан, им сообщили, что Яков пропал без вести.

Перед сдачей города, последние 4 торпедные катера, с пассажирами на борту, ушли в сторону Кавказа. Однако налёты немецкой авиации и разыгравшийся шторм, сбили с курса половину катеров. Когда тьма рассеялась, с катеров увидели минареты, оказалось, что они оказались у турецкого берега. На одном из катеров был и дядя Яша.

С катеров сбросили за борт и утопили боезапас. Экипажи и пассажиры катеров были интернированы турецкими властями. Турция официально была нейтральной, но имела дружеские связи с немцами. Советские люди оказались в тюрьме, их долго и упорно допрашивали и обрабатывали, похоже, немецкие агенты. Продолжалось это в течении 9 месяцев, после чего их отпустили в Союз.

Яков вернулся на военно-морской флот, и воссоединился, со своей семьёй Он успешно отвоевал до Победы, и вернулся с флотом в Севастополь.

В 1945 году у него родился сын Виктор.

Однако НКВД не оставляло его без надзора, вплоть до смерти Сталина. Особист приходил к ним домой каждую неделю, как на службу, расспрашивал, слушал. Яков, дальше мичмана так и не дослужился до самой пенсии.

Рассказ о войне

Наша семья 21 июня 1941 года, в субботу поехала в гости к сестре матери - Елене (и к другим родственникам) в г. Джанкой.

В воскресенье утром 22 июня у взрослых возникло какое-то беспокойство. А в 11 часов по радиотрансляции передали речь Молотова, который сообщил о нападении Германии на СССР.

Если бы мы под утро 22.06 были бы в Севастополе, то услышали бы первые взрывы ВОВ. Фашисты решили закупорить Черноморский флот в бухтах и сбрасывали на фарватер мощные магнитные мины на парашютах. Часть мин упало на сушу, что привело к первым жертвам среди жителей Севастополя. Мы срочно вернулись домой.

Мне в это время шёл шестой год, и я хорошо помню довоенную жизнь. Опасность возможной войны все осознавали. ОСОАВИАХИМ (предшественник ДОСААФ) проводил военные учения с участием гражданского населения.

Жили до войны, очень скромно. Помню, что существовали «заборные книжки», дававшие право на покупку мануфактуры. Единственным лакомством, для нас детей, были бутерброды с маслом, посыпанные сахаром.

Далее я буду описывать личные наблюдения и ощущения. Поскольку кругозор малыша, в целом, ограничен, то мне, иногда, придётся передавать разговоры взрослых.

Сразу с начала войны, начались ночные бомбардировки Севастополя. Десятки прожекторов ловили в перекрестье немецкие самолёты, и около них появлялись белые облачка, снарядных разрывов. Раздавалась стрельба крупнокалиберных зенитных пулемётов, и были видны трассирующие очереди, направленные в сторону самолётов, пойманных прожекторами. Такие действия ПВО, на первых порах, мешали прицельной бомбардировке города, и бомбы сбрасывались беспорядочно.

Тем не менее, опасность от этих налётов немецкой авиации была велика, и поэтому было решено поискать спасения за городом. Нас детей, вместе с матерью, вскоре отправили, вместе с несколькими соседскими семьями, в пещеры, расположенные в балке, напротив Максимовой дачи (это ниже нынешнего вещевого рынка на 5-м км.). Эти пещеры ранее служили загонами для овец (кошарами).

Несколько десятков людей, на различных подстилках располагались на ночлег на полу пещер. Благо, что было летнее время.

Ездившие в город взрослые рассказывали, что стены всех домов обмазывались, для маскировки, глиной, а оконные стёкла обклеивались крест – накрест полосками бумаги, чтобы меньше страдать от осколков стекла..

Немцы массировано забрасывали в район Севастополя шпионов и диверсантов и мы наблюдали, как на противоположном склоне балки, чекисты вылавливали их прямо средь бела дня.

Наше пребывание за городом носило временный характер, до создания бомбоубежищ по месту жительства.

В нашем дворе был сарай, под которым был небольшой (3х3 м.) погреб с бетонным потолком, толщиной не более 10 см. Вход в погреб прикрывала деревянная крышка – «ляда». Чтобы предохранить ляду от завала и осколков, на стену сарая наклонно установили несколько брёвен. Для детей в стенах сарая выдолбили пару небольших ниш, глубиной около метра. Выбранный грунт ссыпали на пол сарая. Конечно, такое убежище не могло спасти от прямого попадания снаряда или бомбы, а защищало только от осколков.

Спустя примерно месяц мы вернулись из загородных пещер в свои дома. В первые месяцы войны мы ещё наблюдали в небе над Севастополем воздушные бои наших истребителей с «Мессерами». Но вскоре, немецкая авиация добилась господства в воздухе, поскольку Крымские аэродромы, оказались занятыми немцами.

В бомбоубежища, первое время, мы бежали только по сигналу воздушной тревоги. Была такая присказка «тревога до бога – отбой домой». Ближе к холодам лично у меня была проблема, как по тревоге, в темноте надеть ботинки, добежать до погреба и скатиться по лестнице в погреб.

Очень строго в городе должна была соблюдаться светомаскировка. В нашем районе был нерусский милиционер. Ему дали прозвище «лампамбах», потому что, увидев, где-нибудь проблески света, он стрелял из пистолета по лампочке. Ещё у него было любимое выражение «звать не будем сам пирдёшь».

Город бомбили пикирующие бомбардировщики «Юнкерсы» и тяжёлые «Хейнкели», сбрасывавшие бомбы из горизонтального полета. «Юнкерсы», входя в пике, включали мощные сирены, что вместе со свистом стабилизаторов бомб создавали труднопереносимый звуковой фон. Даёшься диву, когда ныне, в нашем городе появляются вывески фирм – «Юнкерс» - это святотатство!

Наряду с фугасными бомбами различного калибра, фашисты засыпали город зажигательными бомбами («зажигалками»). Первое время жители с ними ещё боролись, с помощью песка и воды, но потом, бороться с ними стало невозможно, и город многократно горел.

Господство фашистской авиации в небе Севастополя очень скоро стало тотальным и почти не встречало противодействия. Только ночью иногда мог протарахтеть одиночный «кукурузник», биплан У-2.

Посередине Детского переулка, где был наш двор, выступала скала, и на неё упала большая бомба (диаметром около полуметра), она в землю не ушла, но по какой то причине не взорвалась. Народ волновался, куда пойдёт взрывная волна, и что делать. А рано утром, на другой день, соседский пацан Борька, залез на бомбу, и начал её погонять прутом, как лошадь. Взрослые боялись к нему подойти, а он не хотел прекращать забаву. Эта бомба так и пролежала до освобождения города.

В ряде домов нашего переулка квартировали офицерские семьи. Моя мать имела швейную машинку и по просьбе офицерских жён шила им кофточки из парашютного шёлка. В результате за ней закрепилась слава портнихи. Это привело к курьёзному случаю. Однажды, поздно вечером, в дом вторглись военные и увезли мать. Отец был в шоке. Как рассказала мать, её повезли на машине через ряд пропускных пунктов в подземный командный пункт к генералу Петрову. Ей вручили шубу, на которой надо было срочно перешить несколько десятков пуговиц. Отец, конечно, после переживаний, отругал её за портняжество.

В результате постоянных налётов авиации, мы очень скоро начали понимать, что если бомбы сбрасывают над тобой, то они улетят далеко от места сброса. Если слышен свист бомбы или снаряда, то они упадут далеко. Чем короче продолжение свиста, тем ближе будет взрыв. К сожалению свиста «твоих»: бомбы или снаряда ты уже не услышишь.

Из-за массированных налётов авиации, иногда, возможно у немцев не хватало бомб, и самолёты сбрасывали пустые бочки, рельсы и другие предметы, которые издавали вой, пострашнее бомб.

Ближе к концу обороны, когда город подвергся и артиллерийскому обстрелу, из бомбоубежищ народ уже не высовывался. Постоянно стоял невероятный грохот взрывов бомб и снарядов. Мы постоянно читали «Отче наш» и молили бога о спасении. Возможно, интенсивность бомбардировок нашего района объяснялась близостью БТК (Бригады торпедных катеров) – не знаю.

Близко упавший снаряд, обрушил крышу нашего сарая и разрушил одну его стену. Наклонные брёвна сползли, и проникать в подвал было очень трудно.

Чтобы понять моральное состояние родителей, когда никто не знал, что будет с нами, кто, останется жив, что вообще может произойти в этом аду, говорит тот факт, что мне и сестре, зашили, на всякий случай, в наши фуфайки по золотой монете, на тот случай, если мы останемся одни.

Доходило много сведений о гибели мирных жителей в бомбоубежищах, в т.ч. и от удушья, когда заваливало выход.

Как-то, мать, услышав близкий разрыв снаряда, решила проверить, кому из соседей не повезло. А оказалось, что снаряд угодил прямо в нашу комнату, потолок обрушился, а осколки перемолотили в комоде наши документы и мамины выкройки.

Малейшее проявление жизни в развалинах города, вызывало прицельное бомбометание, с господствующих в небе самолётов. Однажды в трёх метрах от нашего подвала взорвалась 250-килограмовая бомба. Наше убежище спасли упавшие брёвна, которые накрыли поверхность крыши погреба и ляду. Кое-как, удалось создать небольшую щель, в которую выбрался малыш и позвал на выручку соседей.

Оказывается после оккупации города, к нам приходил фашистский лётчик, чтобы полюбоваться на свою работу и очень удивился, что мы уцелели.

Нашей семье предлагали убыть в эвакуацию морем на Кавказ. Но после долгих споров-разговоров (корабли и суда немецкая авиация часто топила) да и куда с детьми в неизвестность, короче, решили остаться и не расставаться с отцом.

Героическая оборона города в течение 250 дней, покрыла славой его защитников. Приведу только один, малоизвестный факт. В Кенигсберге (Калининграде), на одной из стен, сохранилась, трудноустранимая надпись на немецком языке. Смысл её таков «Незащищённый Севастополь держал оборону 250 дней, а крепость Кенигсберг русским не взять никогда».

Причин сдачи Севастополя 2-4 июля 1942 года было несколько:

- неудачная попытка по деблокированию Севастополя с помощью Керченско-Феодосийской десантной операции;

- наступление немцев летом 1942 на юге, в т.ч. и на Кавказ;

- самые короткие ночи, затрудняющие прорыв судов и кораблей к Севастополю с подкреплениями и боеприпасами, из-за активных действий вражеской авиации;

- качество и слабая стойкость подвозимых резервов, укомплектованных выходцами, в основном, из Средней Азии.

Поясню это положение рядом фактов. В лагерях военнопленнык преобладал вышеназванный контингент. Рассказывали, что если убивали их земляка, то остальные собирались в кружок и начинали молиться. Следующий снаряд накрывал всю группу.

Их даже близко нельзя сравнить с первыми, героическими защитниками Севастополя, а тем более с моряками черноморцами, которые бросались, с гранатами под танки, и были грозой для немцев.

Сдача Севастополя явилась страшной трагедией для многих тысяч солдат, матросов, офицеров и мирных жителей. Трагедия мыса Херсонес и 35-й батареи, где погибли, покончили с собой, и попали в страшный плен десятки тысяч военных. Говорят, что колонна военнопленных тянулась от Севастополя до Бахчисарая. Мой отец тоже отступал до 35-й батареи вместе с армией.

Я недавно побывал на 35-й батарее, там сейчас музей и я представил себе, что там происходило. Спасти такую массу войск было невозможно. Как это не тяжело, но осуждать спасённых руководителей обороны, которых эвакуировали, в последний момент, на подводной лодке, я не могу.

Отступая, наши войска, сжигали склады с провиантом и военным имуществом. Народ пытался выхватить из огня, что возможно. Что касается имущества (в частности обуви) то немцы большую часть отобрали. А вот вкус обгоревшего, расплавленного сахара я помню.

Немцы, войдя в Севастополь, сразу начали выискивать политработников и евреев, по слухам их расстреливали на стадионе (ныне «Чайка»).

Спустя неделю, немцы устроили запретную зону (примерно 1 км. от моря), вероятно опасаясь десантов и диверсантов. Линия проходила вдоль дороги, идущей в сторону бухты Стрелецкой. Зона охватывала район Карантина и Цыганской слободки. Операцию по изгнанию, оставшихся в живых, жителей, из зоны, они проделали стремительно, в течение одной ночи, сразу установив ограждение из колючей проволоки. Нас, детей, родители сонными, ночью вынесли на мусорную свалку, туда, где сейчас стоит Цирк. (Вся Загородная балка, в то время была городской свалкой). Чтобы спасти остатки домашнего скарба, родителям пришлось, рискуя жизнью, нырять несколько раз под колючую проволоку. Так мы лишились родного (хотя и разрушенного) очага.

Начались наши скитания по городу, с перевозкой скарба на ручной тележке. Вначале перебрались в землянку к сестре отца Нюре, на Туровку.

Время было голодное. Ближе к морю стояла немецкая часть с полевой кухней. И я, когда стрелки часов сходились на цифре 12, подхватывал котелок и отправлялся туда. Немецкий повар, видя мои голодные глаза, плескал в мой котелок черпак чечевичной похлёбки, которая частично, выручала и взрослых.

Как-то, ночью, я сквозь сон слышал шёпот, спорящих родителей. На доводы мамы, отец говорил (как мне слышалось) – это «предметроска». Потом я узнал, что городские женщины, пешком добирались до окрестных татарских сёл, и на городские предметы (мыло, иголки, нитки, носильные вещи и пр.), выменивали овощи, фрукты и другие продукты. В это время особенно не хватало витаминов. Мама порывалась тоже выбраться в такой поход, а отец, естественно, боясь её отпускать в неизвестность, доказывал, что всё это «предмет роскоши». Всё-таки, мама выбралась в поход. Уже в селе, она от голода потеряла сознание. Её подобрали сердобольные селяне, устроили на ночлег, и затем она на мыло и свои портняжные припасы выменяла у них немного овощей и фруктов и благополучно вернулась домой.

Поскольку отец по своим знакомствам нашёл работу за вокзалом, то на улице Лабораторной (теперь ул. Подольцева) в доме №105, ему удалось снять для жилья сарай.

Через весь город, опять на ручной двухколёсной тележке, перевезли свой жалкий скарб на новое место.

Тётя Оля и тётя Фрося с детьми, не имея жилья и средств, к существованию, решили переехать к родственникам, в Мелитопольскую область. Мы пошли на вокзал их провожать. Отход поезда задержался, и нам пришлось пробираться домой во время комендантского часа, прячась от жандармов.

Спустя пару месяцев из дома № 97 (ныне № 119) по этой же улице семья татар Меединовых покидала Севастополь, и они предложили нам занять их дом, на правах аренды. Это был неожиданный подарок судьбы. Во дворе был неплохой виноградник. Мы нормально разместились, раздобыли кур и коз. За домом в скале было вырублено неплохое бомбоубежище. Вход в него, прикрывали наклонные брёвна, с тем, чтобы в случае разрушения дома, можно было бы выбраться из убежища.

Напротив этого дома, на картофельном складе, за колючей проволокой, некоторое время располагался лагерь военнопленных (в большинстве, это были казахи и калмыки). Рацион их питания состоял из половины кружки отрубей, на холодной воде. В пищу шли кошки и собаки, которые попадали за колючку. Жителей, пытавшихся перебросить им, что-либо из съестного – немцы отгоняли прикладами и стрельбой.

В центре города стояли виселицы. Немцы особенно ненавидели краснофлотцев, «чёрную смерть», как они их называли. При малейшем подозрении, что это переодетый матрос (например, молодой человек во флотских «клешах»), его сразу приговаривали к повешению. В городе царил страшный террор, и виселицы не пустовали.

В 1943 году наша семья обработала небольшой участок земли, на Красной горке (на Солдатском бугре), где посадили огород, к осени у нас появились свои овощи.

Рядом с бугром была водокачка (под землёй), а за ней находилось огромное немецкое кладбище (аккуратные ряды крестов с касками). Наверное, этот факт общеизвестен – я не знаю.

В городе осталось мало жилых домов (в основном, на окраинах), и поэтому немцы, практически постоянно, вселяли квартирантов.

Первыми нам подселили двух полувоенных шоферов с именами: Фриц и Ганц. Они снабжали армию сельхозпродуктами (как они их получали в сёлах, я не знаю), не забывали, при этом и про себя, регулярно, отправляя домой, продуктовые посылки. Иногда они привозили яблоки и просили сварить из них подобие пюре. Мама, снимая кожуру с яблок, старалась шкурки срезать, потолще, чтобы побаловать ими нас детей. Иногда нам перепадали и остатки яблочного пюре.

Сестра Маша часто болела, а то у неё просто были красные щеки и её укладывали в постель, а немцы панически боялись заразиться, поэтому иногда удавалось избежать подселений. Но немцы, видимо, заподозрили симуляцию, и однажды прислали врача, для установления истины. На наше счастье, в тот раз у сестры оказалась температура под 40 градусов. Мы избежали серьёзных неприятностей, а врач оставил для неё какие то таблетки.

Немцы квартиранты (чаще это были офицеры), в основном, вели себя корректно. Запомнился один офицер с денщиком поляком. Какую бы оплошность этот слуга не допускал, он заявлял, «Вшистку едно война» - «Всё равно война»

Как-то, вселилось сразу с десяток югославов. Они сами рассказывали, что у них родные братья, зачастую, воюют в противоположных лагерях, кто за фашистов, а кто в партизанских отрядах.

Недалеко, одно время, была расквартирована чехословацкая воинская часть. У них с населением установились неплохие отношения. Играли в снежки с местными ребятами. Они иногда устраивали вечеринки с танцами, с местными молодыми женщинами. Затем они провожали женщин домой, защищая их перед жандармами, во время действия комендантского часа.

Из Севастополя их отправили в другое место на корабле, который в итоге был потоплен, и вся эта часть погибла. На скале, на Зелёной горке, во время оккупации, появился невысокий обелиск из цветного стекла, в память об этой части..

Румынские вояки не отличались стойкостью на фронте, но зато преуспевали, в воровстве. Даже на коробках, из под немецких сигарет, появлялись карикатуры на тему вороватости румын.

Венгерские войска, похоже, были наиболее верными и стойкими союзниками Гитлера. Наверное, сказалось то, что они долго находились в составе Австро-Венгрии.

Появились татарские добровольческие отряды, похоже, что они выполняли полицейские функции. В целом у татар с немцами были тёплые отношения, хотя и среди татар были, и партизаны, и герои войны.

Немцы конфисковали в Крыму отары овец и отправляли их морем в Германию, в сопровождении татар. Среди таких экспедиторов был и наш знакомый, дядя Сулейман.

На улице Лабораторное шоссе (ныне ул. Ревякина), действовала подпольная организация. Я знал Василия Ревякина в лицо. Подпольщиков кто-то выдал и с ними, перед освобождением города, зверски расправились.

Во дворе, рядом с музеем подполья, до сих пор живёт мой однокашник Павел Рыбаков (вернувшийся после войны, и, кстати, родич подпольщиков), а через дорогу напротив жил Павел Журавлёв, его школьный друг.

Когда город освободили, мать Журавлёва сразу арестовали и посадили на 10 лет. Были слухи, что её наказали за выдачу подпольщиков. Но как мне рассказали недавно, она оказалась причастной к выдаче немцам, своих знакомых, по работе в штабе флота офицеров, оказавшихся в оккупации. Живший с бабушкой Павел Журавлёв, после 7-го класса, уехал к освобождённой матери в Алма-Ату.

Наверное, осенью 1943 года (точное время я не назову), произошла колоссальная катастрофа в районе железнодорожного вокзала Севастополя, где скопилось много эшелонов с боеприпасами. Каким-то образом, всё это военное снаряжение, боеприпасы и подвижной состав взлетели на воздух. Фейерверк с разлетающимися в разные стороны и вверх снарядами, продолжался примерно от полуночи и до утра. Грохот стоял невероятный. Наше жилище находилось в километрах полутора от эпицентра инцидента, причём прямой видимости на вокзал не было, из-за извилистых, и высоких склонов Лабораторной балки, тем не менее, из наших окон, эта страшная картина была отчётливо видна и слышна. Это подтверждает громадные масштабы катастрофы. Даже спустя длительное время, вся территория вокзала, представляла собой, нагромождение искорёженных и разбросанных скелетов вагонов и паровозов. Урон немцам был нанесен колоссальный. Как пострадали жители склона Зелёной горки, Охотской улицы, Петровой слободки и нижней части Лабораторки, я могу только вообразить. Скорее всего, они попрятались в бомбоубежищах. Народ боялся после этого появляться на улицах из-за облав и зверства фашистов. Предполагать в то время, что это была диверсия, было очень опасно, и поэтому озвучивалась невинная версия, что это мол, греющаяся у костров, румынская охрана, по неосторожности подожгла вагоны.

Трудно предположить, что это была случайность, но и организовать такую диверсию было тоже крайне непросто.

Несколько лет спустя, после войны, в газете «Слава Севастополя», была опубликована большая статья «Взрыв». В ней рассказывалось, что эта диверсия была организована подпольщиками, но насколько я помню, о конкретной организации, её героях и обо всей их деятельности было сказано очень мало. Ведь кроме группы Ревякина, о других подпольщиках Севастополя я не наслышан.

Немцы, в качестве транспорта, помимо автомобилей, широко использовали большие, высокие конные фуры, с механическими тормозами, и, со впряженными в них, огромными битюгами «Першеронами» (как я наслышан, их родина, Бельгия).

Как-то в наш маленький двор завели на постой таких великанов, так они зубами поднимали деревянную крышу нашего сарая.

Под конец оккупации появились и простые телеги, с обычными лошадьми. Рассказывали, что немцы, при невозможности эвакуации, «Першеронов» были обязаны их расстреливать, а прочие лошади, при отступлении, оставались бесхозными. В моменты затишья, перед освобождением города, парни разъезжали на таких конях по улице, и предлагали их купить. Если такую лошадь убивал снаряд, то для окрестных жителей был праздник, можно было отхватить по куску конины.

Перед освобождением города, мужики согнали целый табун лошадей в остов большого картофелехранилища, чтобы передать их нашим.

Как-то, на нашей улице остановился пустой немецкий обоз (видимо, выгрузивший боеприпасы на передовой). Кони и немцы расположились в окрестных дворах. Мы, несколько детей, метрах в ста от нашего двора, играли в жмурки около одной из немецких телег. Первый же наш тяжёлый снаряд угодил во двор, около которого мы играли. Погибло несколько немцев и мирных жителей. После взрыва, я инстинктивно кинулся во двор, но навстречу мне летели камни и балки, тогда я развернулся и упал под телегу. Ещё я услыхал, как по металлическим листам ограды огорода, позади меня, прогремели осколки. Я подхватился и побежал домой, где меня ожидал нагоняй. После этого посыпались новые снаряды. Из нашей группы один парень был ранен, а от девочки с того двора, через трое суток, откопали только один туфель и кусочек платья. После этого случая у меня появилось сильное заикание, которое очень мешало во время учёбы и при выполнении ответственных служебных обязанностей.

Над нашим жильём, ниже улицы Пластунской, наполовину утопающий в скале, располагался дом точильщика. Этот бородатый мужик, ходил с точильным станком, предлагая услуги по заточке ножей, ножниц и т.п. предметов. Видно, что он был «рукастый» и «головастый». Ниже дома, на бугре, он соорудил неплохой ветряк, видимо многоцелевого назначения. Другое дело, что он был страшный психопат, и часто гонялся с топором за своей женой.

Незадолго до освобождения города, я оказался невольным свидетелем его разговора с немецким офицером, недалеко от нашего жилья (на меня, малыша он не обращал внимания). Он уверял немца, что воевал за белых в качестве пулемётчика, и что он здорово разбирается в военном деле. Он расхваливал положение своего жилья и предлагал организовать у него во дворе пулемётное гнездо, для борьбы с наступающими, советскими войсками.

Зато, когда пришли наши, он громогласно доказывал, что геройски сражался за красных, и что у него мандат от самого Ленина на частную предпринимательскую деятельность. Его поставили начальником охраны картофелехранилища, но после нескольких психопатических выходок с угрозами оружием, его быстро уволили.

Во время оккупации, существовала категория молодых женщин, которых называли «шоколадницами». Они якшались с немцами, но за это они несли только моральную ответственность.

Летом 1943 года, до Крыма докатились отзвуки страшной Курской битвы, когда к нам массово стали поступать раненные немецкие вояки.

К 1944-му году фронт уже прокатился мимо Перекопа, и хотя Гитлер требовал держаться насмерть за Крым и Севастополь, у немцев назревала паника и начался вывоз награбленных ценностей и металлолома.

Ближе к весне немцы стали массово вывозить жителей Севастополя в Германию. Они устраивали оцепление целых районов, давали 1 час на сборы, и загоняли всех поголовно на морские транспорты, которые доставляли народ до Констанцы, а потом по железной дороге, в Германию.

Таким образом, они решали сразу две задачи. Во-первых, немцы остро нуждались в рабочей силе (в рабах), а во-вторых, для успешного бегства, им требовался живой щит из гражданского населения.

Основным транспортом, были боевые десантные баржи «Болиндеры». В трюм загружали имущество, военную технику и немцев, а также загоняли, мирных жителей. Советские корабли, подлодки и авиация часто перехватывали такие транспорты. В таких случаях немцы заставляли наших людей выходить на палубу и размахивать белыми простынями.

Семью Ефименко вместе с другими жителями района Стрелецкой бухты выгнали из домов 3 мая и согнали в лагерь около старого театра им. Луначарского Их сначала хотели отправить в Германию 4 мая, но помешала бомбёжка.

Их погрузили на корабли в Артбухте 5 мая на 3 корабля и отправили в Констанцу.

Во время плавания налетела наша авиация. Первый и третий корабли пострадали (до какой степени, мне неизвестно), но на берег выгружали убитых и раненых. Второй корабль, на котором была семья Ефименко, не пострадал, и их по ж/д отправили в Германию.

Мужчины работали на металлургическом заводе, а женщины и дети на фабрике по утилизации противогазов.

Я знаю ещё несколько примеров, когда наши люди, таким образом, попали в неволю. Из Северной бухты, жители Корабельной стороны попали в Германию (среди них мой соученик по ССТ, Виктор Никипелов).. Из Южной бухты, в последний день, перед освобождением города, ушли гружёные транспорты. Семье Юрия Гузя с Зелёной горки (благодаря находчивости деда, державшегося подальше от причала), повезло, им не хватило места на кораблях. Их отпустили домой, и велели прибыть на погрузку, завтра. А на другой день вошли наши.

5-го мая 1944 года, весь район Лабораторной балки был оцеплен автоматчиками. По дворам пошли жандармы с собаками, и с переводчиками. Дали 1 час на сборы. С собой можно было взять только узелок с едой. «Шнель Шнель, Век Век» (быстрее вон). За это время успели только отварить немного яиц, и нас (родителей с детьми) выгнали из дома на улицу, где уже шла толпа жителей с верхней части балки.

Нас под дулами автоматов погнали в сторону Южной бухты (вокзала). Когда нас довели до района вещевых складов (примерно пол километра до бухты), как вдруг появились наши самолёты, и началась бомбёжка. Мы и немцы попрятались по подвалам ближайших домов.

Когда самолёты улетели, свершилось настоящее чудо - нас отпустили по домам. Оказывается, наша авиация утопила транспорты прямо у причала. Видимо (как и в случае с «моим» снарядом), хорошо сработала наша разведка (а может быть и корректировщики), чтобы не было дилеммы у наших воинов «топить или не топить» транспорты с соотечественниками, в море. Интересно было бы узнать имена наших героев-спасителей.

Возвращаемся к своему жилью, а на пороге сталкиваемся с немцами, которые вытаскивают материну ножную швейную машинку «Зингер». Мать в слёзы, смотрите «киндеры», что вы делаете. Куда там - ноль внимания. Внизу стоит грузовик, на который грузят награбленное добро. Немцам осталось жить 4 дня, а они, как только выгнали жителей из домов, начали организованно растаскивать наиболее ценные вещи. У нас ещё увели всех коз. Кур переловить не смогли, потому, что они, полудикие, разлетелись, а стрелять они постеснялись, поскольку у нас квартировал немецкий офицер. Может это обстоятельство, спасло нас от полного разграбления дома.

Коз привязали на складе, и в соседних дворах, где квартировали немцы. Их никто не кормил и они жалобно мекали. Мама, рискуя жизнью, освободила коз, вернув наших кормилиц домой.

С нашей улицы было видно, как над Сапун-горой, каруселью кружат наши штурмовики. Дезертиры немцы рано утром, убегая рысцой с передовой, по пустынному шоссе, расспрашивали, где город Камышин. Имелась в виду, Камышовая бухта, где кроме камышей, тогда ничего не было.

Чтобы жители, не очень сопротивлялись вывозу в Германию, немцы запугивали нас, что вот мы, тыловики, люди смирные, а как придут суровые фронтовики, или какие-то казаки или калмыки, то они всех вас вырежут.

Во время обстрелов и бомбёжек, к нам в убежище, забегали отступающие немцы-фронтовики, и вели себя, чуя скорую гибель, очень смирно, только и твердили, «Гитлер капут».

Как-то во дворе началось, какое-то оживление. Взрослые побоялись выходить, и послали на разведку нас детей. Во дворе и в доме были какие-то солдаты. Видя пустой дом, они уже начали заглядывать в шкафы и в комод. Мы не сразу сообразили, что это красноармейцы. Во-первых, мы не знали, что у наших воинов появились погоны, а во-вторых, звёздочки на пилотках и погонах, были защитного – зелёного цвета. Наконец мы разобрались, что это наши, и позвали родителей.

Стоял день 9-го мая 1944 года – это была свобода. Все вышли на улицу встречать освободителей. Как раз буйно цвела сирень, и героев встречали букетами цветов. Были и слёзы радости и горячие объятия.

И всё-таки, нашёлся «герой-фашист», который с горы (где было много пещер), полоснул из пулемёта или автомата по воинам, и встречающим их жителям. Появились новые жертвы. На том месте их и захоронили. Это случилось в метрах ста, от нашего дома. Бойцы кинулись на гору, выкуривать гада.

Лабораторное шоссе было главной трассой, по которой входила Красная Армия в город. Но прежде, надо было очистить с боями, Воронцовую и Зелёную горки, от врага. Первый танк, ворвавшийся на Зелёную горку, подорвался на мине, экипаж погиб. Этот танк поставлен памятником на горе, с видом на Южную бухту.

По шоссе шли войска, танки и другая техника. Меня поразило, что на некоторых танках вместо пушек стояли, какие-то рамы из угольников. Ну, думаю, довоевались, что уже и пушек для танков нет.

Спустя пару дней на шоссе напротив нашего дома, и ниже, с интервалом метров по 15, выстроились с десяток этих «неполноценных» танков. Раздавались какие-то команды, шоссе и округа опустели, а я, сверху, на расстоянии метров 30-ти, жду, что же будет. И вдруг, раздался страшный рёв, и мимо меня, в сторону Корабельной стороны, полетели какие-то снаряды с чёрными хвостами. Я, до этого, наслышался всяких звуков, но такого…Я убежал за дом, забился в убежище, накрылся подушкой, но, всё равно, рёв был невыносимый. Так я понял, что такое «Катюши».

Оказывается, в Килен-балке засели эсэсовцы, и их оттуда выкуривали. Добивали немцев, и на мысе Херсонес. Там они дрались очень упорно, ожидая эвакуации. Месть за защитников Севастополя была адекватная.

Полностью город был очищен от фашистов 12 мая, и тогда вечером этого же дня был дан салют. Я думаю, что такого зрелища не было и не будет больше никогда. Сотни прожекторов, осветительные и обычные ракеты, артиллерия, трассирующие очереди из пулемётов и автоматов. Да что там - две армии: Приморская и 51-я, палили из всех видов оружия. Весь город был буквально в огне.

Многие военные специалисты осуждают лобовой штурм Сапун горы, которая ощетинивалась сотнями ДОТов. Очень уж, большие потери были, среди наступающих войск. Но, история не знает сослагательных наклонений, и не известно, какие суммарные потери были бы при других вариантах военных действий.

Что творилось на мысе Херсонес, я видел только в кино, а вот мне пришлось побывать в верхней части Лабораторного шоссе – так там, на большом протяжении, все кюветы и обочины были завалены трупами оккупантов. Такая же картина была и во многих других местах. На окраинах трупы немцев, лежали неубранными, очень долго и ребята искали на них, авторучки и другие ценности Военнопленных тоже было огромное количество.